Анатолий Аврутин - Журнал «День и ночь» 2009 № 5-6
Разочарования продолжались. Во-первых, ужин был плох (куриные котлетки с жидкой гречкой, розовый кисель, выручил, правда, прихваченный Серовым коньячок во фляжке, но сын отказался даже пригубить), во-вторых, всю ночь продолжал хлестать дождь, заливая надежды на завтрашний отдых, а в-третьих, за стенкой слева всю ночь скулил чей-то голодный щенок, а за стенкой справа периодически разражался плачем голодный грудной младенец. Серов не мог заснуть и с завистью поглядывал на сладко сопящего на соседней кровати сына (в его круглом лице, казалось ему, до сих пор есть что-то неистребимо детское, а ведь парню уже двадцать шесть!).
Среди ночи, измученный бессоницей, Серов встал, прихватил фляжку с коньяком и вышел на крыльцо. Глотнул из фляжки. Закурил.
— Что, не спится? — услышал он женский голос. Оглянулся. На крыльце соседнего домика стояла Раиса. В ночной рубашке.
— С соседями не повезло, — пожаловался Серов. — То собака скулит, то ребёнок. чёрт бы их всех побрал.
— Ну, зачем вы так, — мягко упрекнула она. — Разве ребёнок виноват?
— Значит, мать его виновата… — И Серов опять приложился к фляжке. — За ваше здоровье! Кстати, могу угостить. Не желаете?
— Не откажусь, — улыбнулась она.
Серов быстро перешёл на её крыльцо, протянул фляжку:
— Прошу! Закусить, правда, нечем.
— Закушу свежим воздухом, — сказала она. И отпила пару хороших глотков.
— Ох, простите… Я вам ничего не оставила.
— У меня ещё есть, — утешил Серов. — Может, продолжим? Правда, ко мне нельзя — там сын спит…
— Можно ко мне, — прошептала она маняще. Смуглое лицо, блестящие глаза, белые зубы, улыбка. Даст или не даст? Конечно, даст. Иначе бы не заманивала к себе.
— Папа, ты где? — отрезвил его голос сына, неслышно вышедшего на крыльцо.
— Здесь я, здесь… Ну, чего тебе? раздражённо спросил Серов.
— А чего ты не спишь? Заболел?
— Да здоров я! Сейчас приду! Ступай в дом!
— А где тут туалет?
— Вон по той тропе, — сказала Раиса, — видишь, мальчик?
— Я не мальчик.
— Мальчик, мальчик.
— У этого мальчика подруга в два раза его старше, — зачем-то сказал вдруг Серов, ещё более раздражаясь.
— Значит, научит его любви, — сказала Раиса и рассмеялась. — Ну ладно, идите к себе. И мне тоже пора баиньки.
— Но как же!..
— Сорвалось, — вздохнула она. — Бывает. В другой раз повезёт. Идите, идите. Не бросайте сынка.
И она помахала ему ладошкой — и скрылась. А Серов смог заснуть в эту ночь лишь под утро. Разбудил его сын — пора было идти на завтрак.
— Как погода? — спросил Серов и глянул в окно.
— Без перемен, — хмыкнул сын. — Местами ливень. Местами мелкий дождь. Местами гололёд.
— Вот тоска.
Так и накрылись медным тазом — и мечты о купании, и рыбалка, и прогулки вокруг колдовского озера, и собирание в лесу грибов и ягод.
Всё его раздражало — и эта гнусная погода, и неудавшаяся ночная интрижка, и отвратная еда в столовой, и несмолкающая грохочущая дурная музыка, от которой давно разбежались окрестные звери и птицы, и придурки-отдыхающие, развлекавшиеся беспробудной пьянкой и шашлыками, и даже флегматик-сын, с лёгкой улыбкой взирающий на весь этот маразм. Казалось, его забавляет вообще всё, в том числе и раздражение отца, и Серова это ещё более злило. Только выпитая им вторая фляжка коньяка принесла недолгое успокоение.
— Может, сходим на это хвалёное озеро? — предложил Серов сыну.
— Под дождём?
— Ну а что тут, на базе, делать-то? Ждать, когда дождь кончится? Всё же небо затянуто — видишь? Без просвета!
— Я вижу, — сказал сын.
— И что будем делать?
— Может, в шахматы сыграем?
— Очень романтично — ехать в тайгу, чтобы играть тут в шахматы. А может, всё-таки прокатимся на машине до озера?
— Ну, папа, — снисходительно улыбнулся сын. — Далось тебе это озеро. Впрочем, если ты очень хочешь — давай, съездим.
— А тебе — всё равно?
— Да. Мне — всё равно.
— Так, может, плюнем на эту базу и это озеро — и вернёмся домой, в город? — с накипающим раздражением спросил Серов.
— Давай, — кивнул сын.
— Нет, ты не поддакивай! Ты скажи, как ты сам хочешь! — взорвался отец.
— Да брось ты, папа. Чего заводишься на пустом месте? Делай, как хочешь, мне всё равно.
— Что ж ты за человек такой! Почему тебе всё равно? Почему?!
— Папа, тише… На нас люди смотрят.
— Плевать мне на них! У меня за тебя сердце болит, душа разрывается.
— О, какие слова — сердце, душа… Разве это не синонимы? Прямо мыльная опера. Сбавь тон, папа.
— Замолчи, щенок! Тебе вообще на всё плевать, и самое главное — на самого себя! Вот что обидно-то! Привык, что всю жизнь я тебя опекаю, кормлю тебя с ложечки.
— Да кто тебя просит, папа? — сын явно старался сдерживаться, быть спокойным. — Я давно уже взрослый, и твоя помощь мне не нужна. Так что, отдыхай, папа. Я могу и сам.
— Что ты можешь — сам?! Ничего ты не можешь — сам! В универ я тебя устроил, в аспирантуру — тоже, и от армии я же тебя отмазал… Даже на работу сам не можешь устроиться, всё моей помощи ждёшь…
— Неправда! — вспыхнул сын. — Я сам устроился… менеджером!
— Приказчик в лавке! Для этого надо было восемь лет учиться — да? Разве это — та работа, о которой я для тебя мечтал?
— «Я мечтал». Хватит, папа! Уймись. Меня эта работа устраивает. Да я лучше сторожем буду работать, чем тебя о чём-то просить.
— Ах, даже так?
— Даже так. Извини.
— Не принимаю извинений!
— Папа, пожалуйста… не кричи. Неудобно перед людьми. Ты же просто выпил с утра — вот и кричишь.
— Нет, я трезв! И не упрекай меня — я не пьяница! А ты… ты… лучше бы ты пил и курил — чем быть такой размазнёй! Разве ты мужик? Двадцать шесть — а ни рыба ни мясо. Связался со старухой! Не мог, что ли, найти кого помоложе? Выставил меня на посмешище!
— Перестань, папа. Не хочу сейчас говорить об этом.
— Потому что — стыдно! Стыдно, вот и стесняешься говорить! Ведь она тебе даже детей родить не сможет! Ей же сорок с лишним! А ты — пацан! У вас не будет детей — понимаешь ты или нет?
— А зачем нам дети? — тихо сказал сын, опуская глаза. — И зачем вообще нужны дети?
— То есть как? — растерялся Серов.
— А так. Зачем вообще надо жить на этой поганой земле?
— Да ты что-о?.. — выдохнул Серов, глядя на сына со страхом.
— А ничего. — и сын быстро глянул на отца. — Ладно, папа, я пошутил. Ты шуток не понимаешь, папа. В этом твоя беда.
— Нет, сынок, я тебя понимаю… — пробормотал протрезвевший Серов. — Ты меня просто пугаешь… Вот скажи — чего ты хочешь от жизни?
— А ты? Ты сам — чего хочешь? Чего ты хочешь от меня, папа? Чего ты добиваешься? Зачем ты меня мучаешь?
— Я — тебя — мучаю?!..
— Да! И не только меня. Ты и маму измучил. Ты нас измучил, папа, своим занудством. «Во-первых, во-вторых, в-третьих…» Сколько можно, папа! Нету сил больше слышать твой бесконечный гундеж!
— Значит, так?.. Что ж, спасибо, сынок. Спасибо. Хочешь, чтобы я отстал от тебя? Я отстану… Только ведь я умру — и ты же без меня пропадёшь!
— Почему это я пропаду?
— Да потому, что ты — ничтожество! Слабак! Маменькин сынок! Что, забыл, как до десяти лет не мог заснуть, пока мамочка тебе на ночь сказочку не расскажет? До десяти лет! И сикался в постель — до первого класса!
— Хватит, папа!
— И сейчас — нашёл себе новую мамочку, чтобы тоже сказки тебе в постели рассказывала… о том, как она тебя любит… представляю картинку! «Бабушка, а почему у тебя ТУТ такие седые волосы?» — «А чтобы крепче любить тебя, мой малыш!»..
— Как тебе не стыдно, папа?!
— Чего мне стыдиться? Я твой отец, я имею право…
— Ты не мой отец!
— Что… что ты сказал?
— Ты — не мой отец, — бледнея, повторил сын.
— Это в каком смысле?
— В самом прямом. Ты вообще бесплоден. мне мама говорила.
— Она… с тобой… говорила об этом?!
— Да, конечно. С тобой же говорить невозможно, папа.
— …Да, молча кивнул Серов, со мной невозможно говорить, со мной невозможно жить, меня невозможно любить.
Серов молча смотрел на сына, который только что пытался убедить его, что не является таковым — и, конечно, ему не верил. А может, и верил. Он не думал об этом. Он ни о чём не думал. Он просто смотрел на самого близкого, самого дорогого ему человека — и мысленно прощался с ним. Никакой ненависти к сыну он не испытывал, наоборот, — в эти минуты сын стал ему ещё ближе, ещё роднёй, но и ещё… ещё обреченней, что ли.
Да, мы оба обречены, вдруг подумал Серов почти спокойно, нам не справиться с этой жизнью. Нам не справиться.
— Ладно, — сказал он, — замнём для ясности. Раз тебе всё равно — предлагаю прямо сейчас поехать домой.
